Эмфирио - Страница 21

Амианте удивленно взглянул на сына — брови его взметнулись и тут же почти смущенно опустились. Трудно было представить себе человека, более неспособного к притворству: «Э-э... почему ты спрашиваешь?»

«Я смотрел в окно и видел, как ты включаешь и выключаешь свет. Ты опустил шторы, но остались щели, а с улицы заметно, как мигают лампы. Что-нибудь перегорело?»

«Что-то в этом роде, — ответил Амианте, потирая лоб. — Так что же — тебе сегодня в Храм?»

Гил запамятовал: «Ох. А я так и не выучил упражнения!»

«Ничего — что получится, то получится. Не все появляются на свет прирожденными прыгунами».

Гил провел неприятнейшее утро в храмовой школе, неуклюже повторяя простейшие скачки, в то время как дети из благочестивых семей, на несколько лет младше Гила, исполняли элементарный выкрутас с акробатическим изяществом, заслуживая похвалы прыгуна-вожатого. Что еще хуже, в тренировочный орнаментарий зашел третий заместитель эквилибриста-настоятеля. Неповоротливые курбеты Гила, то и дело терявшего равновесие, вызвали у священнослужителя такое негодование, что тот с отвращением воздел руки к небу и удалился, не находя слов.

Вернувшись домой, Гил обнаружил, что Амианте приступил к изготовлению новой ширмы. Вместо обычного арзака он выбрал панель дорогостоящего инга, высотой чуть меньше своего роста и шириной больше обхвата. Всю вторую половину дня Амианте переносил на панель подготовленный эскиз — рисунок, сразу производивший глубокое впечатление. Гил невольно усмехнулся, поразившись непоследовательности отца, советовавшего выбирать веселые сюжеты, но отдавшего предпочтение картине, проникнутой меланхолией. На эскизе за ажурной решеткой с лиственными гирляндами почти скрывались маленькие серьезные лица — разные, непохожие, объединенные лишь тревожно напряженной сосредоточенностью взоров. Сверху благородными каллиграфическими символами были начертаны три слова: «ПОМНИ ОБО МНЕ!»

Позже, ближе к вечеру, Амианте потерял интерес к новой панели. Он зевнул, потянулся, встал, подошел к выходной двери и выглянул на площадь, заполненную суетливым потоком горожан, возвращавшихся с работы из других районов: грузчиков, плотников судостроительных верфей, механиков, резчиков по дереву, металлу и камню, купцов и продавцов, писарей и конторских служащих, поваров, пекарей, мясников, чистильщиков рыбы и птицы, рыбаков, считывателей счетчиков и работников Собеса, уборщиц, гувернанток, сиделок, врачих и зубодерок (последние профессии в Фортиноне поручались исключительно женщинам).

Якобы пораженный неожиданной мыслью, Амианте закрыл дверь, подошел к окну и принялся рассматривать и ощупывать шторы. Задумчиво потирая подбородок, он мельком покосился на Гила, но тот сделал вид, что ничего не замечает.

Вынув из шкафчика бутыль, Амианте налил два стакана цветочного тростникового вина, сладковатого и некрепкого, поставил один под рукой у Гила и принялся прихлебывать из другого. Подняв глаза, Гил не мог поверить, что этот высокий, слегка склонный к полноте человек со спокойным бледноватым лицом, в какой-то степени замкнутый, но в общем и в целом мягкий и доброжелательный, был решительным, даже опрометчивым преступником, вчера вечером точными движениями колдовавшим в мертвеннокрасной полутьме над запрещенной аппаратурой. Если бы только все это привиделось в кошмарном сне! Агенты Собеса, всегда готовые помочь и смотревшие сквозь пальцы на мелкие прегрешения, безжалостно и неутомимо преследовали злостных нарушителей. Гил видел однажды, как иждивенца, убившего жену, тащили на реабилитацию. От одной мысли о возможности такого обращения с Амианте у него все переворачивалось в желудке.

Амианте, между тем, критиковал произведение Гила: «Здесь, где выступают стволы, рельеф сделай поглубже... Ты же хочешь создать жизнерадостную атмосферу — дети расшалились в загородном саду. Зачем приглушать эффект излишней тонкостью штрихов?»

«Хорошо, — буркнул Гил. — Вырежу поглубже».

«На твоем месте я не стал бы изображать траву чересчур детально, чтобы не отвлекать внимание от листвы... Впрочем, это твоя интерпретация, руководствуйся интуицией».

Гил послушно кивал, не вникая в смысл наставлений. Отложив стамеску, он выпил вина — сегодня работать над ширмой он больше не мог. Обычно разговор завязывал Гил, а отец в основном слушал. Теперь они поменялись ролями. Амианте обсуждал приготовления к ужину: «Морская капуста вчера показалась мне какой-то несвежей. Что ты думаешь о салате из плинчета — допустим, с горсткой орехов и кусочками сыра? Или больше подойдет хлеб с бужениной? Все это не так уж дорого».

Гил сказал, что предпочитает хлеб с бужениной, и Амианте послал его в лавку. Уходя, Гил обернулся и к своему испугу и огорчению заметил, что отец тут же занялся изучением конструкции жалюзи, открывая их и закрывая, примеряя к окну, подтягивая то за один угол, то за другой.

После наступления темноты Амианте снова дублировал документы, но на этот раз он плотно закрыл жалюзи и подогнал шторы к оконной раме. Полоски света больше не мелькали на мостовой — агент, проходивший ночью по площади, ничего бы не заметил.

Гил отправился спать в отвратительном настроении, благодаря судьбу только за то, что теперь отец — раз уж он твердо вознамерился нарушать правила — по меньшей мере принимал какие-то меры предосторожности.

Глава 6

Несмотря на предосторожности, крамольная деятельность Амианте была обнаружена — к несчастью не Эльфредом Коболом, в какой-то степени разделявшим отношение Амианте к окружающему миру, в связи с чем он мог бы удовольствоваться яростным неофициальным выговором и последующим неотступным наблюдением, а делегатом гильдии Эллисом Воллегом — маленьким пронырливым субъектом с желтушным совиным лицом человека, страдающего хроническим расстройством пищеварения. Производя очередную инспекцию инструментов Амианте и условий изготовления продукции, Воллег приподнял обрезок дерева и нашел три неудачные копии древней карты, неосмотрительно забытые рассеянным мастером. Сперва Воллег всего лишь нагнулся, чтобы рассмотреть бумаги, и нахмурился — его раздражало, что Амианте не наводит порядок и хранит посторонние карты вместе с оборудованием и материалами гильдии. Но как только он догадался, что перед ним свидетельство дублирования, делегат издал удивленносаркастическое восклицание тонким, почти детским голоском. Амианте, убиравший стружку и приводивший в порядок инструменты с другой стороны верстака, поднял голову — брови его взметнулись от испуга и отчаяния. Гил застыл, сидя на табурете.